В ушедшем июне 2018 года в жизни общественности города отмечены две знаменательные даты:

юбилей Центральной городской библиотеки имени Исая Калашникова, которой исполнилось 50 лет,

и Найдаковские чтения в Институте монголоведения, буддологии и тибетологии Бурятского научного центра, посвященные 90-летию видного ученого-литературоведа.

Внешне, — организационно, по тематике, по составу участников, – два юбилейных мероприятия вроде мало связаны, прошли независимо друг от друга с недельной разницей: празднество юбилея библиотеки состоялось 7 июня; международная конференция памяти Василия Цыреновича Найдакова – 14, 15 июня. Так выложились числа. Близко друг от друга. И видимо, не случайно: два известных и в Бурятии, и в России, и за рубежом имени – Исай Калашников – Василий Найдаков, – глубинно, по творчеству очень тесно связаны.

Неизвестно, чье имя сегодня носила бы городская библиотека, сколько лет ждала бы она решения властей о присуждении ей имени писателя, не будь здесь в 70-е годы Василия Цыреновича Найдакова. С его готовностью незамедлительно взяться вместе с аспирантом, автором строк, за научное, литературоведческое изучение и популяризацию публикуемого в те годы только в журнале «Байкал» романа И.  Калашникова «Жестокий век». Романа, чрезвычайно насторожившего тогда отечественного читателя всех кругов, а со временем открывшего имя автора самому широкому, вплоть до мирового, литературному пространству.

Экскурс в те десятилетия позволяет видеть сегодня такое явление. На условной чаше весов, если на одну положить многолетний колоссальный труд В.Ц. Найдакова, посвященный всему массиву произведений авторов Бурятии до середины 70-х годов, до первой публикации романа И. Калашникова, а на другую – его восприятие, его оценку только одного «Жестокого века», то вторая, думается, может перетянуть, оказаться тяжелее во всех значениях этого слова и сложнее. Роман И. Калашникова не укладывается в прокрустово ложе произведений социалистического реализма, в его заданную жесткую схему ни по форме, ни по содержанию. Это уникальное произведение требовало кардинально нового принципа осмысления его, новой методологии анализа, оценки. А их в середине 70-х годов просто не было. Ни во всесоюзном литературоведении, ни в региональном, так как не было самого объекта научного исследования, т.е. произведений, по своим идеологическим, художественным параметрам подобным «Жестокому веку»  И. Калашникова, выходящим за рамки, за пределы установки для официальной литературы. Советское литературоведение оказалось безоружным перед «Жестоким веком». Роман И. Калашникова был, по сути, диссидентским произведением.

Обкомовской номенклатуре, как Василий Цыренович однажды назвал себя, надо было рецензировать в середине 70-х годов новое произведение И. Калашникова, давать оценку, определять его место и значение в системе литературы Бурятии, всесоюзной литературы, мировой. Рецензировать, проводить научное исследование не еще одного произведения на тему из цикла «Так было», т.е. о тяжелом дореволюционном прошлом бурят, русского населения Забайкалья, о неизбежности революции и гражданской войны, об утверждении советского уклада жизни и т.д. Все это уже имелось в кругу написанных Исаем Калашниковым произведений: «Последнее отступление», «Разрыв-трава»; «Не поле перейти», написанное после «Жестокого века», вернет читателя к тому же циклу.

В 1975 году перед литературоведом В.Ц. Найдаковым предстала книга о монгольском средневековье, о Чингис-хане. А на недалекой памяти населения Бурятии, страны были трагедии тридцатых годов, расстрелы цвета нации, руководителей правительства республики, партийных и комсомольских лидеров, да любого несчастного за неосторожное слово, невзначай попавшего под подозрение в склонности к идеям пресловутого панмонголизма.

Читательские слои были зомбированы заказным романом В. Яна; школьными уроками, где давали волю нездоровым настроениям полуграмотные «историки». Которые не перевелись и сегодня.

Незадолго до появления в печати романа И. Калашникова отгремели суды над востоковедами (буддологами). Среди них были сотрудники Института общественных наук (ныне ИМБиТ).

А теперь роман о Чингис-хане… Что делать? Василий Цыренович вслед за автором «Жестокого века» пошел на риск. Он увидел, что произведение Исая Калашникова – явление уникальное и стоит того. К этому риску, так же хорошо просчитанному, как  ранее и писателем, к моральной и профессиональной поддержке его, к самому активному введению в оборот общественной мысли того кардинально нового, что нес роман «Жестокий век», Василий Цыренович оказался готов как никто другой в Бурятии и тем более в центре. Практика последующих времен показала это. Все авторы первых отзывов на роман И. Калашникова, опубликованных в местных газетах и в изданиях центра (Белоусов, Ярневский, Хамаганов; Люциан Климович, позднее Маргарита Ломунова и др. в московских изданиях) в основном «перепевали» В. Яна, перебирали исторические материалы сталинских времен. В романе И. Калашникова искали антисоветчину и не находили. И не знали, что с ним делать. Настолько неординарное было перед ними произведение. Новизна романа И. Калашникова еще долго не определялась и не формулировалась никем из работавших по нему. Даже Василием Цыреновичем. Тем более автором данных строк, тогда, в 75-76 годах только готовящимся к учебе, к работе над этим произведением. Новое качество, заключавшееся между строк романа «Жестокий век», стало проявляться только со временем, в свете начавшихся во второй половине 80-х годов общественно-политических процессов, зародившимся началом демократических преобразований в стране. Когда писателя уже не было, и реализации своих идеалов не довелось ему видеть.

Слово «общечеловеческое» впервые прозвучало из уст московского ученого-литературоведа (правда, по-другому поводу, в обзорном докладе) на конференции, посвященной 100-летию Хоца Намсараева, и оно стало ключевым словом к раскрытию того идеологического, художественного мира, которое ранее никак не удавалось сформулировать, определяя индивидуальность, новаторство И. Калашникова. Оно показало, как опережал свое время писатель, родившийся и выросший в бурятской глубинке; с четырьмя классами образования; познавший, как и его великий герой, сиротское, обездоленное детство; молодость, преисполненную тяжелых трудов сельской жизни. Учеба не в стенах университета. У жизни пастуха, лесоруба, сельского корреспондента и у книг,  книг, книг… «Мои университеты»… «Всем хорошим во мне я обязан книгам», — слово в слово мог повторить сказанное Максимом Горьким и писатель Исай Калашников. А строки стихотворения А.С. Пушкина стали названием его программного произведения, стали кредо всего творчества И. Калашникова:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу;

И милость к падшим призывал.

Глубокое, всеохватывающее, всепроникающее содержание четырех строк великого русского поэта разлито и впиталось по всем строкам и буквам восьмисотстраничного романа писателя из Бурятии. Стихотворение Пушкина, как помним со школы, называется «Памятник».

Такой же памятник создал своим романом «Жестокий век»  и оставил после себя не только российскому, но и всем народам Исай Калашников. Общечеловеческий.

Мое обращение  с просьбой о поступлении к Василию Цыреновичу в аспирантуру с опубликованной в газете статьей и рефератом, написанным по «Жестокому веку», было принято как нельзя лучше, с высокими оценками моих работ. Память о тех добрых словах, сказанных мне Василием Цыреновичем, меня поддерживает все долгие и трудные годы.

Стоит отметить, что место для обучения у него было без отрыва от производства, заочное. Меня это устраивало, так как на работе появилась возможность в течение последнего года получить жилье. Доработав до получения его, можно было со временем перейти и на очное обучение.

Но мой реферат, написанный по «Жестокому веку», сыграл неожиданную роль. Прочитав его, Василий Цыренович увидел возможность за короткий срок подготовить из его автора специалиста-единомышленника, исследователя многоплановой неоднозначной темы «монгольское средневековье» по произведениям И. Калашникова и ряда русских авторов из центра (А. Югов, С. Бородин и др.) с привлечением исторической основы. Незамедлительно потребовал он у отдела аспирантуры изыскать место для очного обучения. В эйфории (кто же мог отказаться от такого предложения!), я поступилась долгожданной квартирой и ринулась в столь долгожданную учебу.

Не могли мы знать тогда, что впереди – нежданные обстоятельства, которые безмерно осложнят работу; что из темных углов будут следить за нашей работой, за рейтингом писателя и его произведения, и произойдет нечто подобное рейдерскому захвату в криминальном рыночном мире, и что оно со временем перерастет в масштабные, хорошо организованные преступные дела на разных уровнях по всей этнической Бурятии.

Запомнилось заседание отдела литературоведения, на котором утверждалась тема моей диссертационной работы «Исторический роман в литературе Бурятии».

Выслушав обоснование темы, заведовавший тогда отделом Александр Бадмаевич Соктоев произнес: «Бурят (т.е. Васильева) будет писать о монголе, да еще о каком… (т.е. о Чингис-хане)… Как Москва отнесется к вам… Ой, не знаю, не знаю»…

Светлой памяти Александр Бадмаевич только из добрых пробуждений пытался оградить, предостеречь нас от возможных проблем. Время было такое. Середина 70-х годов двадцатого века. В отделе стояло тягостное молчание. Утверждение прошло автоматически, по принципу «Поступайте, как знаете. В случае чего, проблемы – ваши»… Полагались на ответственность научного руководителя, Василия Цыреновича.

Зайдя в кабинет после заседания к Василию Цыреновичу, я застала его расстроенным: в отделе не было поддержки. Мы были одиноки. Все боялись нас и за нас.

Монголовед, закончивший факультет востоковедения Ленинградского университета (С.-Петербургского), аспирантуру в Москве и уже получивший степень кандидата наук, посоветовал не заниматься выбранной темой, пророчил сложности с защитой; предложил поменять ее, к примеру на такие как «образ коммуниста в бурятской литературе» или «образ советского рабочего» и т.п.

Через некоторое время после утверждения темы, на 8 марта автор строк получила поздравительную открытку от мужчин отдела с «творческим» комментарием выбора научной темы:

Катаклизмы истории страшные…

Над полями кровавый туман…

И решилась на тему отважно я,

Как вознесся и пал Чигис-хан…

Автор мне не известен. Но в полушутливом четверостишии отражено общее настроение не только отдела литературоведения: скепсис, опасение, доброе предостережение.

***

Но мы, на страх и риск, с нуля приступили к работе. Было плохо с литературой. Ее просто не было. Известная книга Льва Разгона «В. Ян» мало чем могла помочь.

На одну из встреч по учебному плану Василий Цыренович принес мне книгу. Б.Я. Владимирцов «Чингис-хан». Взяв ее, я собралась уйти. Но Василий Цыренович остановил меня, предложил сесть за соседний столик и читать эту книгу, находясь у него в кабинете. Боялся, что она «потеряется»: во-первых, бестселлер; во-вторых, небезопасно ее наличие у кого бы то ни было. Почти подпольная литература… По крупицам, иногда случайно наткнувшись, по сноскам собиралась литература. И ею с легкостью воспользовались позднее идущие следом.., молча сидевшие на заседании отдела по утверждению темы моей работы…

Ни компьютера, ни Интернета в те годы. В Москву в библиотеку часто ездить и подолгу находиться там возможности не было. Существовал межбиблиотечный абонемент, МБА. Но по нему книги присылали строго на месяц.

Примечательный случай был с микрофильмом «Сокровенного сказания» (снятого на фотопленку текста книги). Текст его мне был нужен постоянно, и я, получив по МБА из библиотеки им. Ленина пленку, обратилась к фотографу, работавшему в академии (БНЦ) с просьбой сделать  с нее негативы и фотокопию. Он сразу согласился, но с условием: отказался от моей оплаты его работы, а вместо нее попросил у меня разрешения сделать негативы и фотокопию еще для себя. Конечно, я разрешила. Фотограф рад был случаю получить и иметь у себя полный текст «Сокровенного сказания монголов». Оказалось, что он – известный талантливый фотохудожник Вячеслав Урбазаев. В условиях 70-80-х годов это был счастливый случай для человека, которому интересен национальный исторический памятник. В те годы не раз видела, что при всех опасениях, осторожности в глубинах общественности жил интерес к истокам, к истории, запросы национального самосознания. Это явление и волновало Василия Цыреновича, и он прилагал все усилия для поддержания его роста, развития. В «Жестоком веке» он увидел богатейший арсенал, созданный для плодотворной работы в этом направлении, координируя ее с утверждением общечеловеческих ценностей, с ценностями других культур.

В процессе работы много внимания требовалось на то, чтобы взвешивать каждое слово, учитывая остроту выбранной темы. Начитавшись трудов Б.Я. Владимирцова, Л.Н. Гумилева, евразийцев, писавших о востоке увлеченно, открывая его по-новому, в позитивном свете, я, воодушевленная, разбегалась писать несколько прямолинейно, категорично. Василий Цыренович мягко осаживал: «Если вот это опубликуем, мы с Вами плохую услугу окажем Исаю Калистратовичу».

Условно говоря, мы трое, — писатель, научный руководитель и аспирант, — были в одной связке. В случае ошибки, одного неосторожного слова все трое могли предстать перед жесткими вопросами в высоких кабинетах. Или где-нибудь еще хуже. Буддологи, коллеги из Института, пребывали же в те дни там, куда их определила система…

***

Моя статья «История перед судом писателя», подготовленная в 1978 году к изданию в сборнике отдела литературоведения, была отвергнута. Составитель объяснила свой отказ в приеме статьи так: «Разве можно сравнивать советских школьников с героем Калашникова» (Тэмуджином – А.В.).

Можно и нужно. Исторический детерминизм в проблеме воспитания детей и в древности, и в современности, — стержень идеологии в произведении И. Калашникова. Условия жизни, воспитания детей, исторические, семейные, бытовые, в принципе одни и те же и во времени, и в пространстве. Чтоб не было гонимых. Чтоб из гонимых не выросли гонители. Чтоб разомкнуть этот замкнутый порочный круг. Утвердить идеи добра и милосердия, справедливости, разума.

***

Василий Цыренович, не вступая в спор, предложил мне выпустить статью в препринтном цехе.

Изданная отдельной брошюрой, статья была направлена по 40 адресам по Союзу, как было принято в советские времена. В Москве ее заметила Маргарита Ломунова, дала на нее отзыв в своей книге «Исай Калашников» (Москва, «Советский писатель», 1983 г.), назвав мой анализ романа «Жестокий век» серьезным. Даже ее полемичное замечание о «вульгарном материализме» Льва Гумилева не вредило моей статье. Для аспиранта и его первой публикации это было совсем неплохо.

Тому, что статьи, посвященные роману «Жестокий век», не сразу допускались в печать, удивляться не следовало. Большая часть общественности, те же редакторы газет в 70, 80, вплоть до 90-х годов, была еще не готова сразу и безоговорочно принимать их: присматривались, прислушивались, выжидали, подстраховывались. Мои статьи подолгу лежали в столах редакторов газет. Объяснение этому дано выше. В принципе все знают о нем. Есть пример с первой публикацией самого романа И. Калашникова.

Но ни одна предложенная мною работа не осталась не допущенной к читателю. Монография на основе диссертационной работы прошла без промедления, запрошена и отправлена в Библиотеку Всемирной литературы в США в 1996 г.

***

Яркий, красноречивый факт из девяностых годов. Не без проблем на таможне привезли из Монголии в 92-м году кинофильм «По воле вечного неба», поставленный по материалам и к юбилею «Сокровенного сказания». Приехала и съемочная группа, режиссеры и исполнители ролей, монгольские актеры. Было объявление, что фильм будут показывать в кинотеатре «Прогресс» в течение недели, затем  повезут в Кижингу и Усть-Орду.

Это было событие в жизни общественности города. Конечно, оно стало возможно в силу демократических подвижек 80-х, начала 90-х годов по всей стране.

А мы в Бурятии располагали еще романом Исая Калашникова, статьями и рецензиями в газетах, в журнале «Байкал», посвященными роману, историческому материалу; читались доклады на научных конференциях, лекции по линии общества «Знание». Общественность владела темой.

Но даже при ожидаемом проявлении интереса зрителей к привезенному фильму монгольских кинематографистов шокировало то действо, которое развернулось перед первым сеансом фильма. Это было взятие кинотеатра «Прогресс». В обозримом поле у входа и в вестибюле были только молодые люди. Огромная плотная толпа, жаждущая попасть в зрительный зал, билась так, что казалось, вот-вот разнесут вдребезги стеклянные стены и двери. Мы с Екатериной Викторовной Калашниковой, приглашенной на показ фильма, оказались в середине этой толпы. Ни уйти, ни выйти. Мы не вошли в зал. Мы въехали. На плечах молодых зрителей, почти не касаясь ногами пола. Когда уже в зрительном зале с трудом пришли в себя, на последнем ряду увидели посла Монголии с супругой и с сопровождающим. Их заблаговременно провели в зал на места. Представителям Монголии, наверное, было интересно и отрадно наблюдать эту сцену осады. Следовало и нам обратиться к дирекции и так же провести вдову писателя, Екатерину Викторовну, не подвергая ее стрессу. Но кто же знал, что наши зрители проявят такое активное желание попасть на показ фильма о событиях и героях средневековья. Ведь у всех пришедших наверняка были билеты с указанными местами и незачем было так стремиться успеть на просмотр. В течение многих десятилетий посещая этот кинотеатр, никогда подобную картину не видела.

Впрочем, последующие дни показали, что не случайно торопились на показ фильма. Обещанные в объявлении сроки были сорваны. После первого же просмотра я отправила телеграмму в Усть-Орду своей школьной учительнице с приглашением на фильм. Людмила Борисовна незамедлительно выехала, отпросившись с работы. В четверг она была уже здесь. Фильм начали показывать с понедельника, т.е. всего три дня. К четвергу, к приезду пожилой женщины с Усть-Орды, его уже сняли с показа. Причину не объясняли. Не повезли ни в Кижингу, ни в Усть-Орду. Учительнице моей не удалось посмотреть фильм. А она очень интересовалась темой. С участием администрации, общественности, школ округа Людмила Борисовна организовала позднее конференцию, посвященную юбилею «Сокровенного сказания». Из Улан-Удэ, из Иркутского университета были приглашены ученые-монголоведы.  Участвовала и я. Почему сняли фильм, сорвав все обещания? Что опасного нашли в нем? Вопросы риторические. При двух самых внимательных просмотрах ни крупицы опасности для российского и любого зрителя не было найдено. Это был 92 год, а не 37-й. Рецензия моя на фильм «По воле вечного неба» беспрепятственно и без задержек прошла в газете, получила добрые отзывы. Конечно, обрадовал и отзыв известного ученого-монголоведа Ш.Б. Чимитдоржиева на мою рецензию и фильм в его монографии, посвященной истории бурят. При встрече он сказал: «Надо очень много работать, чтоб написать такую статью». Я очень дорожу добрыми отзывами специалистов, так как слишком велики мои потери. Незаслуженные. Но это уже тема других сфер нашей жизни. Так же дорого то, что сказал Василий Цыренович на моей защите: «Александра Васильевна свою работу написала самостоятельно». Также он сказал, что защита прошла блестяще.

Перестроечные процессы, как сегодня видим, во многом не оправдавшие надежд на перемены к лучшему, во многом предавшие идеалы, выношенные, провозглашенные лучшими умами отечества, повлекли развал огромной страны, всей государственной структуры; не могли не повлечь и развал творческих коллективов.

Произошел распад, разброд и в писательской среде. Наш союз писателей распался на две (а сегодня, кажется, несть им числа) враждующие группировки. Остался «без руля, без ветрил», без денег и без своего помещения. Оказался в подвале дома правительства. Уходили один за другим корифеи нашей литературы. Никто не знал, что будет завтра.

Отдавший все свои силы, искренне служивший своему любимому, важному государственному делу – литературному, – Василий Цыренович не мог не видеть этого мрачного явления. И не видел в нем перспективы, как написал в своем последнем труде. В 1997 году его не стало.

Слабая попытка сохранить хотя бы видимость союза привлекла множество людей со слабыми первыми пробами пера. Среди них оказались и случайные люди, прагматичные искатели удачи в смутное время, а то и вовсе сиделец, стихотворными рифмами прикрывший свое уголовное прошлое.

Упомянутые в одном из обзоров литературного процесса 90-х и первой половины 2000-х годов Сындуев Сергей и Гатапов Алексей, замеченные из этого потока, являются авторами вещей, производных от «Жестокого века» И. Калашникова. Не будь «Жестокого века» не было бы ни романа «Тэмуджин», ни поэмы «Люди длинной воли». Одни только названия наглядно демонстрируют заимствование темы, «подпитку и подкормку» их текстов историко-идеологической природой произведения И. Калашникова.

Для заявления о себе в 90-е годы более актуальной, более престижной темы было не найти: таков был результат многолетней работы В.Ц. Найдакова, автора строк и ряда других исследователей и критиков Москвы, Новосибирска над романом И. Калашникова «Жестокий век» за двадцать лет со дня его опубликования. К тому же идти по проторенной дороге всегда легче. Девяностые годы – не семидесятые. Вторичные, производные по своей тематике, написанное Сындуевым С. и Гатаповым А. не стало событием в литературной жизни ни в Бурятии, ни тем более в России. Определенные блага  в рыночный век авторы, используя удобную ситуацию, хитрые схемы, конечно, получили.

Есть выражение: «святая бесцельность»… Думается, это высшее состояние души, бескорыстие, что-то еще, трудноуловимое, не поддающееся формулировке. Оно, конечно, ближе к людям творческого склада, талантливым, бессребреникам. Оно не всегда реализуется в материальную выгоду.  Ее и не преследуют, выгоду. Это состояние, это явление порождает, сопровождает высокую поэзию, музыку, научные открытия. Можно сколько угодно рассуждать на эту тему, пытаться уловить ее, развивать. Но сегодня ее не найти. Жесткий рыночный век и «святая бесцельность» несовместимы. Она могла быть и, возможно, имела место быть, проявляться еще в советские времена, когда людьми руководили другие идеалы. Сегодня и здесь ее нет.

***

Приступая в начале 70-х годов к работе над романом «Жестокий век», Исай Калашников был готов к тому, что, потратив много времени и усилий, он окажется перед фактом отказа в публикации его произведения и, как следствие, отсутствия финансирования. Об этом он сказал жене. Екатерина Викторова, мать трои детей, не могла быть в восторге от такой перспективы. После обсуждения проблемы все-таки пришли к общему положительному решению в семье, затем оба буквально впряглись в рискованное, небезопасное дело создания уникального произведения. Вся техническая часть работы над рукописью «Жестокого века», — а это многократные наборы и перепечатки на машинке докомпьютерного образца восьмисот с лишним страниц романа, — исполнена Екатериной Викторовной.

Сегодня трудно представить себе судьбу романа «Жестокий век» при ином раскладе сил, при иной морально-этической атмосфере в семье Калашниковых. Этим благотворным обстоятельствам в доме писателя, когда рядом неизменно было надежное плечо, было понимание задачи, читающий мир во многом обязан произведением, преодолевшим запреты, оковы своего времени, получившим огромную популярность.

После завершения работы над книгой Исай Калашников сказал коллегам по перу: «Я родился, чтоб написать «Жестокий век». Таково значение и место романа в творческом ряду писателя. Его исполненная миссия. Высокая миссия.

***

До создания романа «Жестокий век» Исай Калашников не нарушал общего тематического строя литературы. Как все писатели советских времен, он вполне профессионально утверждал мысль об исторической обусловленности революции, гражданской войны и т.д. Подобные произведения писались по всей стране. Они не были из ряда вон выходящими. Подобных авторов было много.

А «Жестокий век» вырвался из общепринятого ряда. По силе и глубине своей гуманистической мысли охватил все человечество. Поднялся на высоту  общечеловеческой проблематики. Потому имя Исая Калашникова стало известно и интересно и за океаном; его роман «Жестокий век» и монография автора строк, посвященная ему, запрошены в Библиотеку всемирной литературы в девяностые годы. Потому на его родине появилась улица, носящая имя писателя; библиотеке присвоено его имя. Как автора выдающегося, неординарного историко-художественного произведения «Жестокий век».

А этому способствовала, помимо мужественного поступка первооткрывателя романа И. Калашникова Африкана Бальбурова, ученых-историков из Новосибирска А.П. Окладникова и В.Е. Ларичева, и высокая оценка ученого-литературоведа В.Ц. Найдакова, с не меньшим мужеством поддержавшего писателя позитивными рецензиями и статьями, посвященными «Жестокому веку».

«Без талантливого читателя нет талантливого писателя». Своими оперативно исполненными аналитическими статьями ученый формировал талантливого читателя; воспитал учеников, исследователей  обширного по своей проблематике, неоднозначного, еще не отстоявшегося по своей исторической природе, исторической роли героев романа «Жестокий век».

Празднуя с размахом юбилейные дни рождения двух виднейших сыновей Бурятии, следовало не примешивать в эти светлые дела невежество и прочие человеческие пороки. Рядом с их именами не должны гнездиться недобрые помыслы.

***

Недавно ушедший от нас поэт Андрей Дементьев оставил такие строки:

Живите, как пишете.

Пишите, как живете.

Лаконичные, предельно емкие и жесткие строки напоминают скрижали на древнем камне. Как заветы великого поэта  молодым  поколениям поэтов и писателей. Как напоминание о высокой миссии божьим даром владеющим, напоминание о достойном поведении, о гармонии их творчества и человеческого облика. О давно забытой в наше рыночное время миссии поэта быть «народа учителем, народа водителем».

Миссия выполнима?

Александра Васильева

кандидат филологических наук